Кларк Эштон Смит

Девятый скелет

Как-то голубым прозрачным апрельским утром я собрался встретиться с Гиневрой. Мы договорились о свидании на Боулдер Ридж, месте, хорошо известном нам обоим – небольшой поляне, окруженной соснами и валунами, на полпути от дома ее родителей в Ньюкасле и моей хижиной на северо-востоке Ридж, недалеко от Оберна.

Гиневра – моя невеста. Нужно объяснить, что сейчас, когда я пишу эти строки, наши разногласия с ее родителями уже счастливо разрешились. Тогда же они были таковы, что родители запрещали нам общаться, и мы встречались тайком и очень редко.

Ридж – длинная и оползающая морена, усеянная многочисленными валунами, что определено в ее названии , и выступающими на поверхность породами черного вулканического камня. Фруктовые ранчо в нескольких местах уцепились за ее склоны, едва ли культивированные, поскольку почвенный слой здесь тонкий, каменистый и не пригодный для земледелия. Искривленные сосны фантастических форм, калифорнийские кипарисы и корявые дубы придают этому дикому и странному пейзажу более чем прямое сходство с японским стилем.

Место нашего свидания с Гиневрой находится где-то в двух милях от моей хижины. Я родился под сенью Боулдер Ридж, в течение тридцати с лишним лет жил в ее окрестностях и знаком буквально с каждым прутиком дикого и прекрасного пейзажа. До того апрельского утра я не удержался бы от смеха, скажи мне кто, что я могу здесь потеряться... С тех пор, уверяю вас, я не склонен смеяться...

Действительно, это утро было создано для любовных свиданий. Дикие пчелы жужжали в полянках клевера и в пышных белых соцветиях кустов краснокоренника, опьяняющих воздух тяжелым и странным ароматом. Большинство весенних цветов распустились вокруг: краски цикламена, желтой фиалки, мака, дикого гиацинта и литофрагм переливались на зелени полян. Между изумрудом конских каштанов, серо-зеленым цветом сосен, золотом и синевой дубов просматривались белоснежные вершины Сьерры, прозрачная голубизна Берегового хребта и сиреневые долины Сакраменто. По едва заметной тропинке среди валунов я продвигался к месту нашей встречи.

Все мои мысли были о Гиневре, и я лишь мельком отмечал живописные весенние красоты, окружавшие мой путь. Где-то на полпути от моей хижины до места свидания я вдруг заметил, что солнечный свет померк, и подумал, что это, видно, апрельская тучка, появившаяся незаметно из-за горизонта, набежала на солнце. Представьте мое удивление, когда оказалось, что синее небо превратилось в зловещее серо-коричневое, и посреди него огромным красным углем горело солнце. Тут я с недоумением увидел, что окружающий меня пейзаж совершенно изменился, и мое удивление переросло в ужас. Я остановился, огляделся и понял: невероятно, но я сбился с пути. Сосны по сторонам стояли незнакомые, более огромные, более корявые; их корни корчились, словно змеи, на скудной земле без травы. Огромные валуны были похожи на чудовищные монолиты друидов. Это было похоже на кошмарный, но очень реалистичный сон; я тщетно пытался сориентироваться и найти хоть что-то знакомое в причудливой сцене, развернувшейся передо мной.

Дорога в деревьях расширялась, но становилась более извилистой и пыльной. Пока я двигался вперед, серой пыли становилось больше; на ней отпечатались следы странной формы – слишком истощенные, фантастически тонкие, чтобы быть человеческими, несмотря на пять пальцев. Что-то в них, в самой природе этой истощенности, бросило меня в дрожь. Потом я не раз задавался вопросом: почему я сразу ни о чем не догадался. Но тогда никакие догадки не лезли мне в голову, было только смутное беспокойство, непреодолимый трепет.

По мере моего продвижения судорожно искривленные ветви, стволы и корни сосен вокруг становились более фантастическими и зловещими. Некоторые походили на злобных ведьм, другие на неприлично присевших горгулий, иные корчились в адских муках, иные предавались сатанинскому веселью. Тем временем небо продолжало темнеть, превращаясь из серо-коричневого в темно-коричневое, солнце тлело подобно луне в кровавой ванне, тени делались все более мертвенно-фиолетовыми. Весь пейзаж погружался в неестественную темноту. Только валуны становились странно бледными, и их формы так или иначе наводили на мысли о надгробиях, гробницах и кладбищенских памятниках. Рядом с тропой больше не было зеленой весенней травы – виднелись только какие-то сухие водоросли и крошечные лишайники цвета медянки. Стайки поганок на бледных ножках опускали черноватые головки и отвратительно кивали.

Небо теперь стало столь темным, что вся сцена приобрела полуночный оттенок и заставляла думать об обреченности мира в сумерках умирающего солнца. Было душно и тихо; ни птиц, ни насекомых, нет вздохов сосен, ни шелеста листвы – зловещая сверхъестественная тишина, тишина бесконечной пустоты.

Деревья росли более часто, затем расступились, и я вышел на свободную поляну. Здесь уже не было монолитных валунов – они стали надгробными камнями и могильными памятниками, но столь невероятно древними, что надписи и даты на них почти стерлись; некоторые, что я мог различить, были на незнакомом мне языке. В них читались древность и ужас. Трудно поверить, что жизнь и смерть могут так много длиться. Деревья вокруг были невыразимо корявыми и столь же древними. Всё это усугубило мое беспокойство и недоумение. Не успокоился я, увидев на мягкой земле возле могил много тех следов, о которых я уже говорил. Они были расположены так, что каждые из них вели к разным камням.

Тут впервые я услышал звуки, помимо звуков моих шагов в этой жуткой сцене. Позади меня в деревьях раздалось слабое и тревожное дребезжание. Я повернулся и прислушался; было что-то в этих звуках, окончательно расстроившее мои натянутые нервы; чудовищные страхи, отвратительные мысли закружились в моем мозгу, словно орды ведьм на шабаше.

Действительность, которой я должен был теперь противостоять, оказалась не менее чудовищной! Беловатое мерцание в тени деревьев превратилось в человеческий скелет, несущий на руках скелетик младенца и продвигающийся ко мне! Словно выполняя некую гробовую миссию и выполняя таинственную волю, она не спеша прошла мимо легким скользящим шагом, в котором я, несмотря на мой ужас и изумление, углядел женское изящество и грацию. Я проследил за привидением: оно, не останавливаясь, прошло между памятников и скрылось в темноте деревьев на противоположной стороне кладбища. Не прошло и секунды, как появился еще один скелет с младенцем-скелетом на руках и прошел мимо меня в том же направлении и с тем же отвратительным изяществом движений.

Я чувствовал ужас более сильный, чем ужас, страх, более сильный, чем страх – словно я погрузился в невыносимое и неизбежное бремя кошмара. Передо мной, выполняя некое таинственное предначертание, скелет за скелетом с жалкими младенцами на руках, появляясь в тени древних сосен, в том же направлении и с той же грацией прошли еще несколько подобных. Я насчитал их восемь! Теперь я знал происхождение причудливых следов, взволновавших меня.

Когда восьмой скелет скрылся из вида, мой взгляд невольно обратился к одному из ближайших надгробных камней, и я поразился тому, чего не заметил раньше: недавно вырытой могиле, мрачно зияющей в мягкой земле. Я услышал стук костей, и пальцы тощей руки схватили меня за локоть. Скелет был рядом со мной, отличаясь от других только тем, что он не имел младенца на руках. С безгубой улыбкой и обворожительным хитрым взглядом, с лязгом зубов, словно пытаясь что-то сказать, он потянул меня за рукав, старясь увлечь меня к разверстой могиле. Мои чувства и мой разум не могли больше выносить этот головокружительный ужас. Я проваливался в водоворот темноты, увлекаемый за руку костлявыми пальцами, и сознание оставило меня.

Когда я пришел в себя, Гиневра держала меня за руку, глядя на меня с беспокойством и в замешательстве. Я стоял среди валунов на излюбленном месте наших свиданий.

«Что с тобой, Герберт? – спросила она с тревогой. – Тебе плохо? Ты стоял здесь ошарашенный, когда я пришла и позвала тебя, казалось, не слыша и не видя меня. И я думала, ты упадешь в обморок, когда я коснулась твоей руки.

Перевод Сергея Денисенко